Композиция комикса и комиксных полос

[Mishazas]

Хотел, было, ранее это запостить, но потом вспомнил, что мне это уже лет тридцать как не актуально. Я вообще нынче с трудом вспоминаю, какой сейчас день недели. Месяц и год даются тоже с некоторой натугой. Который час, тоже, в общем, без разницы...

Плус адын
У меня, в среднем, у динамика такова, что суббота-воскресенье получаются самыми продуктивными рабочими днями, поскольку меньше отвлекающих факторов. А остальные дни — как придётся.

[Tzratzk]

Значит, ты запостил это фибоначчи всуе.

[Mishazas]

Значит, ты запостил это фибоначчи всуе.

С позиции эгоцентриста — да. С позиции комиксиста — нет.
Комиксист должен основываться не только на личном, но и на общественном опыте

ОБРАЗНОСТЬ КАК КОММУНИКАТОР
Понимание изображения требует общности опыта. Соответственно, комиксист, если хочет, чтобы его посыл был понят, должен разделять жизненный опыт читателя. Взаимодействие возникает, когда художник оперирует образами, существующими в сознании обоих. Успех или неуспех данного метода коммуникации зависит от лёгкости, с которой читатель распознаёт смысл и эмоциональную подоплёку изображения.
(с) Уилл Айснер

[Mishazas]

Сохранил на память: интересный пример использования ступенчатой раскадровки.

[Mishazas]

Jean Daragon (duc de Beaufort) dans Vingt Ans après, film réalisé par Henri Diamant-Berger, sorti en 1922..jpg (488.52 КБ) 57 просмотров

* * *
Хрестоматийное описание Дюмой-отцом работы герцога Бофора над комиксом о Мазарини
Любопытно, что ограничившись разметкой кадров и подписями к ним, Бофор не стал заморачиваться внутрикадровой композицией, но всё равно имел зрительскую реакцию вплоть до предложений бесплатного отопления, если только он в дальнейшем воздержится от рисования.

Его стерегли так основательно, что он понял всю невозможность вырваться на свободу, и месть его заключалась только в том, что он всячески поносил и проклинал Мазарини.

Он даже попробовал было сочинять на него стихи, но скоро принужден был отказаться от этого. В самом деле, г-н де Бофор не только не обладал поэтическим даром, но даже и прозой изъяснялся с величайшим трудом.

Потерпев неудачу в стихотворстве, Бофор обратился к живописи и нарисовал углем на стене портрет кардинала. Но так как его художественный талант был весьма невелик и не позволял ему достигнуть большого сходства, то он, во избежание всяких сомнений относительно оригинала, подписал внизу: «Ritratto dell’illustrissimo facchino Mazarini».

Когда г-ну де Шавиньи доложили об этом, он явился с визитом к герцогу и попросил его выбрать себе какое-нибудь другое занятие или по крайней мере рисовать портреты, не делая под ними подписей. На другой же день все стены в комнате были испещрены и подписями и портретами. Герцог Бофор, как, впрочем, и все заключенные, был похож на ребенка, которого всегда тянет к тому, что ему запрещают.

Г-ну де Шавиньи доложили о приросте профилей. Недостаточно доверяя своему умению и не пытаясь рисовать лицо анфас, Бофор не поскупился на профили и превратил свою комнату в настоящую портретную галерею. На этот раз комендант промолчал; но однажды, когда герцог играл во дворе в мяч, он велел стереть все рисунки и заново побелить стены.

Бофор благодарил Шавиньи за внимательность, с какой тот позаботился приготовить ему побольше места для рисования. На этот раз он разделил комнату на несколько частей и каждую из них посвятил какому-нибудь эпизоду из жизни Мазарини.

Первая картина должна была изображать светлейшего негодяя Мазарини под градом палочных ударов кардинала Бентиволио, у которого он был лакеем.

Вторая – светлейшего негодяя Мазарини, играющего роль Игнатия Лойолы в трагедии того же имени.

Третья – светлейшего негодяя Мазарини, крадущего портфель первого министра у Шавиньи, который воображал, что уже держит его в своих руках.

Наконец, четвертая – светлейшего негодяя Мазарини, отказывающегося выдать чистые простыни камердинеру Людовика XIV Ла Порту, потому что французскому королю достаточно менять простыни раз в три месяца.

Эти картины были задуманы слишком широко, совсем не по скромному таланту художника. А потому он пока ограничился только тем, что наметил рамки и сделал подписи.

Но для того чтобы вызвать раздражение со стороны г-на де Шавиньи, достаточно было и одних рамок с подписями. Он велел предупредить заключенного, что если тот не откажется от мысли рисовать задуманные им картины, то он отнимет у него всякую возможность работать над ними.

Бофор ответил, что, не имея средств стяжать себе военную славу, он хочет прославиться как художник. За невозможностью сделаться Баярдом или Трибульцием он желает стать вторым Рафаэлем или Микеланджело.

Но в один прекрасный день, когда г-н де Бофор гулял в тюремном дворе, из его комнаты были вынесены дрова, и не только дрова, но и угли, и не только угли, но даже зола, так что, вернувшись, он не нашел решительно ничего, что могло бы заменить ему карандаш.

Герцог ругался, проклинал, бушевал, кричал, что его хотят уморить холодом и сыростью, как уморили Пюилоранса, маршала Орнано и великого приора Вандомского. На это Шавиньи ответил, что герцогу стоит только дать слово бросить живопись или по крайней мере обещать не рисовать исторических картин, и ему сию же минуту принесут дрова и все необходимое для топки. Но герцог не пожелал дать этого слова и провел остаток зимы в нетопленой комнате.